Эта история началась как детектив – со случайно найденного в архивах старого пакета. Если бы это был архив, например, комитета нацбезопасности, можно было бы предположить , что обнаружена папка с секретными документами. Но это были бездонные стеллажи «Казахфильма» – а в пакете лежали негативы. И бессменный фотограф киностудии Рафат Бегишев позвонил автору снимков , своему «коллеге по цеху» Николаю Постникову.

«Я открыл пакет и ахнул, – рассказывал Николай Постников. – Эти негативы пролежали там, как в сказке, 30 лет и три года. Я давно уже смирился с их потерей – так бывает в жизни, при переездах что-то обязательно теряется, и вдруг я вижу этот свой материал. Для меня это было как найденное сокровище».

Не только для него. Потому что сокровище – это фотографии Батыра, певца Батырхана Шукенова, сделанные Николаем Постниковым во время съемок фильма «Джулия» (1987-1991 гг.). 20 из них никогда не публиковались. «Я сразу позвонил Наргиз Шукеновой (директор фонда имени Батыра и его племянница, – ред.), – сказал Николай. – Её реакция была мгновенной: “Выставка!”».

«Батыр. Неизданное» – так решили назвать фотовыставку в «Фонде имени Батырхана Шукенова». Но казахский вариант названия, пожалуй, ещё точнее передает суть проекта и всей этой истории: «Батыр. Жарыққа шықпаған», буквально – «то, что не увидело свет».

Выставка «Батыр. Неизданное» открылась в Atelier Cauchemar накануне дня рождения Батырхана. Уточню: накануне его 62-го дня рождения. И мне вспомнилось, как во время нашего с ним интервью 22 года назад я спросила: «А в 60 лет что будет?» – «Не думал», – ответил Батыр.

Мы тогда достаточно долго говорили, и далеко не все из того разговора вошло в опубликованное потом интервью. То есть так получилось, что у меня есть своё «Батыр. Неизданное», но при этом, на мой взгляд, актуальное – и сегодня. Пусть оно тоже увидит свет.

О клипе «Отан Ана» и казахской музыке

– Твой клип «Отан Ана» – это как долгожданный подарок. Потому что очень многим в нашей стране хотелось услышать от тебя такое – с национальным «подтекстом».

– Мы хотели сделать что-то интересное к 10-летию Казахстана. И долго к этому готовились, мы с композитором Куатом Шилдебаевым долго думали, какой будет режиссёр, как снять этот клип? Было очень много версий, разных, вплоть до вертолетов-самолетов, баталий и прочего, но это все отметалось, потому что стоимость и бюджет были неимоверными…

– То, что в итоге получилось, это, на мой взгляд, лучше всяких баталий. Просто степь и певец.

– Потому что казахский фольклор – это огромнейшая река. И каждый раз, когда начинаешь думать о том, что нужно сделать что-то интересное, обработку или новую версию, появляется ощущение, что ты прикасаешься к этой реке – а она такая мощная, с очень сильным потоком, и надо это делать очень бережно, осторожно. Со мной был случай, когда я учился в консерватории: я ехал домой, к родителям, в Кызылорду, лето, жара стояла градусов под 35-40, наверное. А в окне поезда – родной казахский пейзаж. И вдруг по радио заиграла домбра. И вот сочетание этого видеоряда, бескрайней, по-своему красивой степи, с аудиорядом – звуками домбры… меня как молния прошибла. Я тогда впервые в жизни ощутил, что это моя земля, и мои ощущения от той музыки были настолько какими-то глубинными…

Когда говорят, что надо воспитывать молодежь в патриотизме, я, если честно, не знаю, как это делать. Наверное, как учат в школе: любить родину и т.д. Но вот в тот момент моё музыкальное ощущение и то, что я увидел, было таким сильным, что переломило все мои актуальные на тот момент музыкальные впечатления. Я слушал классическую музыку, или джазовую, или роковую – все это было в одну секунду отметено, и я почувствовал, что именно это, степь и домбра, моё главное и настоящее. Для меня это было открытие.

Наша с Куатом Шилдебаевым «всегдашняя» мечта – внести что-то стОящее в музыкальную жизнь Казахстана. И когда у нас получается сделать что-то такое правильное, хорошее, стОящее, то это такая удача, такая радость…

О казахском паспорте и Алле Пугачёвой

– Можно личный вопрос? А паспорт у тебя какой?

– Казахский. И не собираюсь менять. И не хочу никакого двойного гражданства. Никогда не было даже мыслей таких.

– Все эти годы, что ты жил в Москве – это было плохо?

– В общем, непросто все равно. Все 13 лет, с 1989 года, как мы (группа, которая потом начала называться «А’Студио», – авт.), получили приглашение поработать в театре Аллы Борисовны Пугачёвой. До конца нет ощущения, комфорта. Все равно это город, в котором – как сказать точно? – много эго. В Москву приезжают доказывать, что «я могу, я умею, я самый лучший». То есть такое чётко проявленное эго, и, может быть, поэтому там все накалено, даже воздух – такое ощущение, что он там наэлектризован. Там все другое: движение, темп жизни, отношение людей друг к другу – все будто бы подчинено этому проявлению эго. Поэтому ты постоянно в состоянии соревнования. Приезжаешь – и сразу становишься в боксёрскую стойку…

– А как работалось с Пугачёвой?

– С Пугачёвой все было замечательно! Это, может, самое лучшее время было, когда мы работали в её театре – тогда рождались самые лучшие песни. А может, лучшее было ещё раньше, в 1987 году, когда не было гастролей, ещё никто нас никуда не брал, – тогда появились «Джулия», «Сезон дождей», «Стоп, ночь», «Художник»…

О брате, кларнете и саксофоне

– Я в 1979 закончил школу в Кызылорде и в том же году поступил в Ленинградский институт культуры имени Крупской на оркестровое отделение по классу саксофона. Почему Ленинград? Потому что у меня брат, Бауржан, уже учился в этом институте, он играл на кларнете. Очень здорово, кстати, играл, и закончил институт с отличием, на красный диплом. А я отучился два курса и решил серьёзно заняться инструментом, потому что в Институте культуры в основном внимание уделялось другим предметам, не специальности. А в Ленинградскую консерваторию, естественно, поступить было очень сложно – это первое, и второе – мне не совсем подходил там климат, эта дождливая погода, мне хотелось ближе к солнцу. И я приехал сюда, в Алматы, а здесь не было тогда класса саксофона в консерватории. И я благодарю Бибигуль Ахметовну Тулегенову, Дюйсена Курабаевича Касеинова, Газизу Ахметовну Жубанову, Зейнуллу Кариевича Кариева: они, благодаря своему авторитету, своим заслугам, смогли убедить министерство образования, что нужен ещё класс саксофона. Потому что в училище в Алматы уже был класс саксофона, а в консерватории не было. И этот класс саксофона открыли, в 1985 году я его закончил.

– Получается, что специально для тебя открыли.

– Ну да, так получилось, что специально для меня. Я стал первым выпускником консерватории по классу саксофона. Помню, как я год занимался с утра до ночи, жил «отдельной» жизнью, ходил на джазовые концерты, присматривался к музыкантам… А в консерватории общее фортепиано преподавал Георгий Метакса, великолепный джазовый пианист, он как-то зашел в класс, увидел саксофон, спросил: «Что ты здесь делаешь?» – «Как что? Занимаюсь» – «А здесь что, саксофон есть?» – «Да» – «А умеешь играть блюз, джаз?» – «Давайте попробуем…». Я в то время слушал много разной музыки, джазовой в том числе, сыграл, ему понравилось, и мы стали играть с ним дуэтом – у нас даже был сольный концерт в Центральном концертном зале. В то же время я познакомился с Тахиром Ибрагимовым, одним из основоположников нашей джазовой музыки, великолепный музыкант, с которым я тоже не раз играл в джазовых концертах. Так постепенно я вливался в музыкальную жизнь Алматы.

– А сейчас, когда ты больше поёшь, чем играешь…

– Да, саксофон обижается иногда. Потому что я не всегда уделяю ему внимание. Но в моем новом казахском альбоме он обязательно будет. А следующий альбом мне вообще хочется сделать инструментальным, чтобы были какие-то эксперименты с домброй, у меня есть мечта, чтобы сыграли вместе саксофон с кылкобызом… Но, понимаешь, это настолько непростая вещь! Самое главное – найти правильное звучание и правильное послезвучие. Чтобы получилась настоящая музыкальная история, а не что-то такое, как дань моде….

О родителях и заработках

– Мы работали у Розы Рымбаевой, в группе «Арай». Я получил зарплату, и приехал мой папа, я ему отдал какие-то деньги, говорю: передай маме. Он мне потом рассказывал: приехал домой, а мама даже не встречает его, сидит в зале – такая грустная. Он подошел: «Что случилось?». Она: «Да вот. Костюм». А перед ней лежит какой-то костюм, японский, что ли… Папа спрашивает: «Ну и что?» – «Ақшам жоқ» – «А сколько стоит?». И мама называет цифру – ровно столько, сколько отец привез от меня. И он говорит: «На, это сын тебе передал. Будет тебе подарок от сына».

– А как родители относятся к вашему репертуару? Им больше нравятся казахские песни?

– Они никогда не были против ни одной песни. Они просто любят меня, потому что я далеко.

…В день открытия выставки «Батыр. Неизданное» в Алматы отчаянно лил дождь. «Как всегда в день рождения Батыра», сказал его брат, Бауржан Шукенов. «Но знаю я – в бесконечном ненастье Под серым дождём кто-то помнит меня», – пел Батыр. Это правда.

Фото Батыра: Николай Постников

Фото с выставки: Гульнар Танкаева